Технологическая революция в сфере информационных войн

Информационные войны в современном мире стали одним из привычных факторов окружающей нас действительности. Современная информационная война — это особый вид вооруженного конфликта, в котором столкновение сторон происходит в форме информационных операций с применением информационного оружия. Главная задача информационных войн — разделить и поляризовать общество, разорвать его на множество фрагментов, заставить людей искренне ненавидеть друг друга с тем, чтобы затем столкнуть их между собой, инициировав борьбу на уничтожение, объединить их агрессию в единый поток и направить его против действующей власти. При этом цель информационной войны — сломить волю противника к сопротивлению и подчинить его сознание своей воле.

Информационные операции нового типа

Высокая эффективность информационных операций и растерянность, являющаяся типичной реакцией большинства стран на акции информационной войны, делают информационные войны одним из основных элементов современных гибридных вооруженных конфликтов.

Однако так было не всегда. Всего лишь каких-то пять—семь лет назад к применению методов информационного, психологического и кибернетического воздействия относились с опаской: они были несовершенны, не давали гарантированного результата, несли в себе высокие риски раскрытия установочных данных самих организаторов нападения и использовались в основном в сочетании с более надежными, мощными и отлаженными методами прямой военной агрессии.

Информационные операции и атаки, столь распространенные сегодня, еще пять-шесть лет назад присутствовали исключительно в деятельности спецслужб и были элементами оперативных игр, разыгрываемых разведками в стиле шахматных партий. Ситуативность складывания сценария самих оперативных игр и преследуемые ими сугубо тактические цели не давали возможности выйти информационным операциям на оперативный простор. В этом контексте сам термин «информационная война» на протяжении многих десятилетий не воспринимался серьезно: его считали ловкой находкой газетчиков, пытающихся таким путем поднять тираж своих изданий. Похоже, серьезно к информационным операциям с самого начала относились только военные США, уже в 1988 году внесшие термин «психологическая операция» в полевой устав армии США (FM 33.1–1).

Сами же информационные операции в период, предшествующий их технологической революции в 2014 году, уже начинают складываться как самостоятельный вид деятельности, но в их планировании продолжает преобладать ремесленный подход. Каждая операция разрабатывается индивидуально, как уникальный образец, под нее подбирается такая же уникальная и неповторимая схема организации. Но даже такой шедевр оперативного искусства не гарантировал конечного результата. В этом плане методы прямой военной силы выглядели как более надежные и предпочтительные.

Однако в 2014 году все в одночасье изменилось: Крым добровольно вошел в состав Российской Федерации. Для Запада и некоторой части Востока это стало настоящим шоком. Возможность прямого военного вмешательства в форме, например, высадки десанта, имелась, но была упущена вследствие растерянности американских генералов. Когда же они вернули себе способность адекватно оценивать происходящее, Крым уже был российским, а время — безнадежно упущенным. В этом плане у США остался только один инструмент агрессивного ответа — информационные операции.

Ситуация с Крымом побудила специальные службы США реагировать немедленно, «с колес», поскольку времени на раскачку у них уже не было. В этом плане прежние подходы к ведению информационных войн, отличающиеся высокой избирательностью, не годились. В 2014 году США остро нуждались именно в массовом проведении информационных операций, следовавших бы одна за другой так, как будто все их произвели на одном конвейере.

Это в свою очередь привело в США к переводу процессов планирования, организации и проведения информационных операций на промышленные рельсы, став в сфере информационных войн своего рода «промышленной революцией».

Промышленный подход привел к унификации и стандартизации организационно-технологических схем информационных операций, которые в итоге дали одну-единственную универсальную базовую схему, появившуюся у американских спецслужб предположительно к лету 2015 года. Эта схема получила свое «боевое крещение» в печально знаменитом скандале с «Панамским досье» (2016 год). В этом деле стандартная англо-саксонская схема информационных операций, представляющая собой последовательность вбросов и технологических пауз («периодов тишины»), присутствует в чистом и незамаскированном виде.

Благодаря данной схеме «Панамский скандал», как известно, имел грандиозный успех. С этого самого момента все информационные операции спецслужб США становятся репликой с «Панамского досье» — исполняются по одному и тому же, многократно повторяющемуся шаблону.

Новые технологические решения, выработанные США в сфере ведения информационных войн, не только дали возможность повысить частоту проведения самих операций, но и позволили испытывать на этой платформе различные оперативные сценарии и сюжеты, сделавшие современные информационные операции похожими на телевизионные детективы или «мыльные оперы».

Так, в «деле об отравлении Скрипалей» — совместной операции британских и американских спецслужб — только в течение одного 2018 года были отработаны два сценария: «игра с пошаговым повышением ставок» и «ловля на живца». Среди других применяемых сценариев — «наклеивание ярлыков», «скрытая угроза» (как в «Звездных войнах») и другие. Благодаря этим сценариям информационные операции превратились в тонкую многоходовую психологическую игру.

Гибридизация современных вооруженных конфликтов

Технологическая революция в сфере информационных войн, произошедшая в 2014–2015 годах, подтолкнула процесс объединения, или «сборки», различных невоенных форм силового подавления противника под общим «зонтичным» брендом.

Таким «зонтичным брендом» стал термин «гибридные войны», придуманный Френком Хоффманом в 2007 году. Теперь же термин «вытащили из нафталина» и придали ему новое значение как полноценной военной стратегии, предусматривающей одновременное комбинированное использование различных видов неконвенционной вооруженной борьбы: информационных, дипломатических, экономических (торговых) войн, диверсионно-подрывных операций, цветных революций, нередко сопровождающихся применением методов, характерных для транснациональных преступных организаций и сетевых террористических группировок.

В этих войнах традиционные боевые операции вооруженных сил не потеряли своей значимости, но стали использоваться реже, избирательнее и в основном для публичного наказания и унижения и так уже сломленного противника, утратившего волю к сопротивлению.

Противника сначала «ломают» с помощью информационной, торговой, дипломатической войн, партизанских (повстанческих), диверсионно-террористических операций, а затем публично добивают с помощью прямого вооруженного вторжения.

Возникновение и стремительное развитие перечисленных новых форм и методов вооруженной борьбы невоенного характера привели к существенному изменению качественного состава ее участников. Взамен регулярных армий на передний план выдвинулись:

• криминальные, мафиозные вооруженные формирования транснациональных структур организованной преступности, среди которых особое место заняли наркокартели;
• вооруженные формирования международных террористических организаций и группировок;
• незаконные вооруженные группировки экстремистского характера, существующие под патронажем специальных служб различных государств (т. н. «прокси»-формирования, или «зелень»);
• иррегулярные полукриминальные группировки, негласно поддерживаемые и подпитываемые официальными властями, с помощью которых власти давят протесты в стране, опосредованно применяют методы террора в отношении несогласного населения («коллективос» в Венесуэле, «титушки» в Украине, «прокси» в Сирии и Ливии);
• наемники;
• родовые, племенные ополчения, возглавляемые вождями, характерные для регионов, где сохранился родоплеменной уклад.

Именно эти неклассические акторы идеально подходят для ведения гибридных войн нового типа — особой мобильной диверсионно-террористической квази-повстанческой войны, на три четверти состоящей из тайных операций и оперативных комбинаций спецслужб, включая разведки наркокартелей и транснациональных ОПГ, в которых традиционные армии оказываются слишком неповоротливыми и поэтому бессильными.

Переходное место в этой линейке неклассических акторов заняли частные военные кампании — ЧВК, ставшие чем-то средним между наемничеством, криминалом и регулярными армейскими формированиями. Стремление некоторых ЧВК сохранить армейскую или полицейскую структуру дало им возможность легализоваться и использовать в проводимых ими боевых или обеспечивающих операциях преимущества регулярных форм ведения боевых действий.

Изменился и сам характер ведения боевых действий: войны стали сетевыми или сетецентричными, что характерно для разведывательно-диверсионной, карательной, террористической, повстанческой, партизанской и контрпартизанской деятельности. При этом многие военные эксперты стали называть этот вид войн войнами шестого поколения и связывать их с развитием военного искусства, появлением новых форм и методов ведения вооруженной борьбы, особенно эффективных в условиях «глобальной неопределенности» и общей разбалансировки системы международных отношений.

Соглашаясь в целом с тем, что развитие военного искусства может привести к переходу войн в сетевую плоскость, все же отметим, что сетевая форма современных гибридных войн связана не с особыми преимуществами ее стратегии и тактики, а с принципиальной неспособностью выстроить эффективную и универсальную систему оперативного управления всеми видами участников гибридной войны.

В этой войне с боевыми формированиями наркокартелей или иных транснациональных преступных группировок приходится взаимодействовать одним образом, с племенными ополчениями — другим, с «титушками» — третьим и т. д. В итоге выходит, что все эти силы и средства одновременно могут быть задействованы только в войне, построенной по сетевому принципу.

Однако такая пестрота и принципиальная несводимость к единому знаменателю акторов несет в себе и определенные преимущества, позволяющие вести войну по «проектному» принципу. Так, если необходимо провести конкретную боевую операцию в определенном регионе, где действуют нарко­картели или повстанцы, ресурс для этой операции можно собрать прямо на месте из «деталей конструктора»: военную силу можно взять у радикальных повстанческих движений или ЧВК, систему снабжения и связи предоставят в распоряжение наркокартели, диверсантов дадут «прокси» или террористические группировки, разведку обеспечат трансграничные структуры организованной преступности, деньги на операцию даст торговля наркотиками, а «народ» и «демократию» будут представлять племенные вожди. При этом все компоненты уже в наличии и присутствуют в регионе в «разобранном состоянии»; их остается только собрать в определенной конфигурации и под конкретную задачу.

Гибридизация технологий организации цветных революций

Гибридизация, выведшая информационные войны на новую ступень эволюции, затронула и другие виды неклассических войн, вынуждая и их тоже активно гибридизироваться, приспосабливаясь тем самым к веяниям времени. При этом в информационных операциях появился новый инструмент воздействия — фейки, сочетание которых с вирусными технологиями распространения, механизмом «эмоционального заражения» для быстрой передачи фейка от одного человека к другому сделало их «абсолютным оружием», которому нет эффективного противодействия.

В сфере организации государственных переворотов, в которой первую скрипку на протяжении почти 20 лет играли технологии цветных революций, напротив, внезапно наметился откат к прежним схемам «дворцовых» переворотов и мятежей. В них главу государства отстраняют от власти, договорившись с людьми из его ближайшего окружения, а массовые протесты и беспорядки разворачиваются исключительно для отвлечения внимания действующей власти на «негодный объект». 

Видимо, мода на цветные революции прошла, определив закат идей Джина Шарпа, автора пособия «От диктатуры к демократии: стратегия и тактика освобождения». В Боливии и Венесуэле в 2019 году эти технологии уже не имели самостоятельного значения.

В определенном смысле исключением из этого правила стала «белорусская весна» 2020 года — попытка осуществления цветной революции в Беларуси. В ней внешне хорошо различимые и идентифицируемые «цветные» технологии госпереворота тоже подверглись гибридизации, став «точкой сборки» для «лучших практик» организации цветных революций на постсоветском пространстве.

Общая схема организации цветной революции в Беларуси точно копирует киевский майдан 2013–2014 годов, но без самого майдана как постоянно действующего лагеря. Технологии связи и координации протестных групп взяты из Гонконга образца 2019–2020 годов.

Технологии конфликтной мобилизации под неполитическую повестку заимствованы у ереванского «электромайдана» 2015 года. Общая же схема государственного переворота является точной копией «Венесуэльского прецедента» — технологии организации госпереворота в Венесуэле в 2019 году.

Собственно белорусского в протестах было немного: своя аутентичная символика, перемещение толп протестующих и широкое использование нового средства протестной коммуникации — Telegram-каналов.

Но и это исключение только подтверждает правило: схема попытки государственного переворота в Беларуси как две капли воды копирует технологию «Венесуэльского прецедента». В этом плане несостоявшийся переворот в Беларуси — не совсем цветная революция. Все планировалось как «дворцовый» госпереворот, в котором лидера страны должны были сместить его соратники, предварительно обговорив все детали с организаторами смены режима из США. При этом сама цветная революция в Беларуси организовывалась только для отвлечения внимания на «негодный объект». Этой технологии, едва не опрокинувшей режим венесуэльского лидера Николаса Мадуро в 2019 году, Россия и Беларусь должны противопоставить собственную систему противодействия — на уровне Союзного государства.

(Продолжение следует)

***

Автор рубрики Андрей Манойло